Декабристы – о Байкале и природе Сибири

…Если бы к этой природе – да просвещения…

Для многих декабристов Сибирь стала другой планетой, рушащей их представления обо всей привычной картине мира: временах года, людях, образе жизни. Конечно, по мере своих сил и возможности они стремились дать объективное описание этой картины.

Мария Волконская

«Если бы каждый мыслящий русский дарил публику точными сведениями о том месте, куда судьба его забросила, Россия скоро стала бы известною русским» – цитирует слова Михаила Кюхельбекера исследователь Владимир Шахеров, говоря, что они стали руководством к действию для многих его товарищей.

Конечно же, огромное место в заметках, переписке и воспоминаниях декабристов отводится байкальской теме. Некоторые из них составили специальные очерки, посвященные сибирскому озеру и его окрестностям: в частности, это Николай Бесутжев, Михаил Кюхельбекер, Владимир Штейнгель, Андрей Розен. Гораздо чаще встречаются упоминания о Байкале на уровне эмоционального восприятия – такие можно отыскать практически в любых мемуарах, так или иначе касающихся пребывания на берегах сибирского моря.

«Весны сибиряки не знают»

Княгиня Мария Волконская прибыла в Иркутск в январе 1827 года. Она нашла город «красивым, местность чрезвычайно живописною, реку великолепною, хотя она и была покрыта льдом». Княгиня была горда тем, что ей довелось добраться до места всего (!) за 20 суток. Байкал она переехала по льду, глубокой ночью и в такой жесточайший мороз, что «слеза замерзала в глазу и дыхание, казалось, леденело».

М.И. Муравьев-Апостол

Так писала Мария Николаевна в письмах к родным. Климат Забайкалья показался ей настолько суровым, что его, по ее мнению, «отнюдь нельзя назвать сносным», потрясла холодная ветреная весна, которой, по сути, «сибиряки не знают».

Несмотря на это, Мария Волконская со временем сумела найти в пребывании на этой земле свою прелесть. Она от души полюбила местную природу, сравнивая горы в окрестностях Урика с Гурзуфом и с любованием описывая Ангару, которая «образует бухту у наших ног».

Превратности климата нашли свое отражение и в воспоминаниях Матвея Муравьева-Апостола, который сначала страдал от холода и с нетерпением ожидал наступления лета, но был поражен тем, как мало облегчения оно принесло. Долгожданное тепло обернулось тучами гнуса, из-за которых он временами просто не мог выйти на улицу.

«Простой народ называет Сибирь студеным, ледяным краем ради его жестоких морозов. Но кто пожил на крайнем севере, тот благословляет этот спасительный мороз, доставляющий ему продолжительный отдых после мучительного лета», – пишет он.

Иван Якушкин

Ивану Якушкину тоже запали в душу морозы: «В Иркутск мы прибыли 22 ноября, – пишет он в своих мемуарах. – Подъезжая к городу, мы увидели его сквозь густой туман, стлавшийся над рекой. После мы узнали, что в этот день холод доходил до 32 градусов мороза, но Ангара еще не замерзала и мы переехали ее на пароме. Сильные морозы давали надежду, что Байкал скоро встанет и полагали отправить нас за море по льду».

Однако же установилась мягкая погода и до места поселения декабриста отправили посуху, «кругоморской» дорогой. Окрестности Байкала он описывает с трепетом и восхищением: «…Култук – небольшое селение на берегу Байкала, где мы и заночевали… Положение Култука прелестно: вид Байкала с окружающими его горами истинно прекрасен, и мне думалось тогда, что быть поселенным тут и жить в этом отдаленном уголке с моим семейством было бы верх счастья».

Но некоторые декабристы не ограничивались поэтическими зарисовками, а серьезно отнеслись к попыткам изучить и описать сибирскую природу и Байкал.

Узнать как можно подробнее

О работе Николая Бестужева «Гусиное озеро» написано много.

Николай Бестужев

Владимир Шахеров утверждает, что это было первым опытом комплексного географического исследования юго-восточной части Забайкалья, с характеристикой рельефа и ландшафта, рек и озер, флоры и фауны, климата и погоды, хозяйства и быта бурятского населения. В очерке дано одно из первых описаний селенгинских гор. Издан он был, несмотря на цензуру, в одном из лучших научных журналов России середины XIX в. – «Вестнике естественных наук». Другой исследователь, Л.Н. Дубенко, подчеркивает заслугу Бестужева в том, что именно ему принадлежит догадка о изначальном единстве Ангары и Селенги. «Байкал как бы разорвал на части единую прежде реку», – цитирует он слова декабриста.

Исследование Михаила Кюхельбекера «Краткий очерк Забайкальского края» в большей степени дает характеристику самому Байкалу. Очерк, написанный в качестве итога многолетних наблюдений за жизнью одного из отдаленных районов Сибири, включал в себя не только интересное описание Байкальского бассейна, но и ряд вполне конкретных проектов по улучшению путей сообщения в Забайкалье. «Живу около десяти лет в Забайкальском крае и все заслуживающее внимания, я, сколько-то позволяли мне обстоятельства, старался узнать как можно подробнее», – отмечал автор. Много места отводит он описанию природных ресурсов, в то время еще слабо изученных, предвидя, что в их недрах откроются «великие богатства». Подробно говорится о резких колебаниях климата на Байкале и влиянии этого на развитие хлебопашества.

Михаил Кюхельбекер

Будучи в прошлом морским офицером, Кюхельбекер не мог не остановиться на гидрографическом описании Байкала и рек его системы. Наибольший интерес, по мнению Владимира Шахерова, вызывает предложение декабриста о соединении всех сибирских рек при помощи каналов и волоков в единую транспортную систему с выходом на востоке через Амур в Тихий океан, а на западе – в Волгу и далее в Каспийское и Балтийское моря. Даже частичное осуществление проекта – соединение Лены с Байкалом, а последнего через Селенгу и ее притоки с Амуром – привело бы, по его мнению, к тому, что «Восточная Сибирь тут приобрела бы такую систему внутреннего плавания, которая ни в чем не уступал даже Североамериканской». Михаил Кюхельбекер не оставлял краеведческих занятий до самой смерти. В частности, незадолго до нее он осуществил графическую съемку северо-восточной части Байкала.

В отличие от декабристов, оставивших описания Байкала, Владимир Штейнгейль имел возможность познакомиться с сибирским озером еще в юности – в начале XIX века он служил мичманом на восточных окраинах Сибири, а 1808-1809 гг. выполнял обязанности начальника Иркутского адмиралтейства. Вероятно, уже тогда он вел записи своих наблюдений и впечатлений, недаром в литературном наследии Штейнгейля есть работы, специально посвященные озеру Байкал.

Владимир Штейнгейль

В 1821 году он, уже снискавший известность как литератор и публицист, принял участие в подготовке первого в России «Энциклопедического словаря». В основе издания лежал перевод известного Французского «Разговорного словаря» с исключением наиболее откровенных статей, которые бы не пропустила цензура, и с добавлением статей о России. Любопытно, что среди вновь написанных были статьи об Америке, Алеутских островах, Ангаре и Байкале. Зная осведомленность Штейнгеля в этих вопросах, можно с большой долей вероятности предположить, что они принадлежали его перу.

Статья «Байкал» помещена во втором томе словаря. Характерно, что на фоне прочих относительно небольших статей она занимает целых шесть страниц, «написанных интересно и со знанием дела. При этом об Аральском море в словаре всего полстраницы, а об Азовском – нет вообще ни слова».

Надо отметить, что уровень знаний о Байкале в то время был невелик. Описания озера встречались лишь в малочисленных научных публикациях да в труднодоступных для широкой читающей публики изданиях. В заметке Штейнгейля приводятся более точные данные о местонахождении Байкала, его длине и ширине, гидрологических изысканиях Автор ее основывается на наблюдениях П.С. Палласа и И. Г. Георги. Вслед за ними он высказывается о тектоническом происхождении котловины Байкала. «Байкал есть, кажется, не что иное, – отмечал он, – как ужасный Ангарский провал, от сильной подземной революции произошедший и водою наполнившийся, а потому и реку Ангару безошибочно почитать можно продолжением Верхней Ангары».

В статье приводится описание рельефа озера, говорится о растительном и животном мире, реках и озерах, особенностях климата. Достаточно много места уделено характеристике судоходства, навигационным условиям плавания. «Частное мореходство находится в плохом состоянии, ибо единственные суда, дощаниками именуемые, суть самые несовершенные, которые, имея один парус, мешком сшитый, не могут иначе ходить, как прямо по ветру или чуть наискось…», – писал декабрист. (Кстати, опыт передвижения по Байкалу на подобном судне описывает Андрей Розен в своих воспоминаниях о возвращении из Нерчинской каторги на поселение в Иркутск).

Не преминул Штейнгейль посетовать на незначительность байкальского населения и на слабую научную изученность Байкала: «… и если бы к его природе многолюдство с просвещением, то он не менее был бы прославлен, как и знаменитое Женевское, Костницкое и другие озера Европы».

Вновь к байкальской теме Штейнгейль обращается уже в сибирском изгнании. В Петровском Заводе им была начата серия статей краеведческого характера, которые он заканчивал, уже выйдя на поселение в селе Елань Иркутского уезда. Предназначались они для «Северной пчелы», но так и остались в архивах III Отделения. Поводом для создания работы «Замечания на некоторые статьи «Энциклопедического лексикона»», написанной в 1836 году, послужил выход первых томов «Энциклопедического лексикона». Просматривая первые четыре тома, декабрист обнаружил в них массу неточностей, устаревших сведений, а нередко и прямых ошибок. Штейнгейль стремился не только выявить ошибки, но и исправить их, поделиться собственными познаниями. Им сделаны замечания на 16 статей лексикона. Наиболее обстоятельные из них касались Камчатки и Прибайкалья, основательностью отличается замечание на статью о Байкале, написанную И.Ф. Штукенбергом, который считался крупным специалистом по озерам, хотя на Байкале никогда не бывал. Отметив «совершенное отсутствие познания о настоящем состоянии всего, до Байкала относящегося», Штейнгейль, по существу, предлагает свой очерк Байкала, в котором значительное место уделяет географическому и хозяйственному описанию озера, дает характеристику хозяйства и быта местных жителей, подробно останавливается на путях сообщения и судоходстве. Указывая на то, что автор статьи о Байкале во многом основывается на устаревших сведениях, «которыми читатели вводятся только в заблуждение и побуждают терять доверенность к самой истине», декабрист стремится уточнить их и приблизить к реальному положению дел на озере.

Много места уделено развитию путей сообщения на Байкале и значению казенного судоходства Особый интерес у него вызывает намерение губернской администрации завести на озере пароходы, что, считает он, «без сомнения, сделает новую эпоху в сообщении с Забайкальским краем и повлечет за собою неисчислимые выгоды в самом коммерческом отношении».

Помимо критических замечаний на статью о Байкале в работ с декабриста приводятся замечания на статьи лексикона о байкальских горах, Кругобайкальской дороге, городе Баргузине и Туркинских горячих водах.

По Байкалу под парусом

Кроме того, хотелось бы отдельно процитировать здесь фрагмент из воспоминаний Андрея Розена, посвященный тому, как переправлялись через Байкал в начале XIX века.

Андрей Розен

А. Е. Розен (1799-1884) – активный участник восстания на Сенатской площади Санкт-Петербурга 14 декабря 1825 года, был приговорен к «ссылке на каторжную работу на 10 лет, а потом обратить на поселение в Сибирь». Данный фрагмент относится к 1832 году, когда Розен возвращался из Нерчинской каторги на поселение в Иркутск.

«…Я без отдыха не скакал, а летел, как птица из клетки; чудные берега Селенги мелькнули пред глазами, дни и ночи ясные освещали все предметы, где яркими, где бледными красками, но душа попеременно была то в Иркутске у жены и сына, то у товарищей в оставленной мною тюрьме. Не доехав до Посольского монастыря, где главная пристань судов, велел я по совету проводников своротить по берегу Селенги к другой пристани – Чертовкиной, откуда большие рыбацкие суда, отправляющиеся в Иркутск, чрез устье Селенги входят в Байкал. Лишь только приблизились к селению Чертовнику, как увидели в версте оттуда плывущий баркас; у пристани не застали других судов, и оставалось одно средство – догнать отплывшее судно. Пошел, ямщик, пошел! Далее поскакали по берегу реки целиком чрез поля и луга. Чрез полчаса поравнялись с плывущим баркасом; из всей силы кричал я судовщикам:

– Остановитесь! Возьмите нас с собой!

– Дашь ли 25 рублей?

– Охотно!

– А 30 рублей?

– Изволь!

– А 35 рублей?

– Хорошо!

– А 40 рублей?

– Дам. Живее лодку!

И два рыбаки спустились с баркаса в небольшую лодку и причалили к берегу. С проводниками моими мы быстро пересели, был у меня только чемодан, салфетка с хлебом и с бутылкою чудного вина от Е. И. Трубецкой на дорогу. Я не имел времени запастись провиантом на случай противного ветра; к тому же ветер дул попутный, с ним можно было переплыть Байкал в пять часов. По Селенге баркас плыл с помощью бечевы, которую медленно влачили три человека, с кормчим было всего шесть человек. Поперек баркаса, во всю ширину его, стоял тарантас с поднятыми оглоблями, в нем заметил я седую голову и военную шинель.

Маленькая лодка, быстро перерезывая прозрачную воду Селенги, догнала судно. Взобравшись туда, поклонился старику попутчику, приказал унтер-офицеру заплатить все деньги кормчему и просил сего последнего употребить все усилия, чтобы сегодня переплыть Байкал, и что я готов в таком случае щедро наградить его работников. Эти байкальские моряки, проводившие нею жизнь на озере, возившиеся с рыбою, были медленнее водо-земных, не знали, что значит спешить и торопиться, – были хладнокровны и равнодушны ко всему, кроме живота своего.

Было три часа пополудни, до устья Селенги оставалось плыть верст шестнадцать, они располагали прикрепить бечеву к дереву, чтобы отобедать на судне. «Успеем, – говорили они, – ветер попутный и завтра рано перелетим, лишь бы благополучно выбраться из Селенги, изливающейся в Байкал многими рукавами, затрудняющим плавание по множеству мелей и шхер». Баркас остановился у самого берега; я уговорил моих проводников выйти на берег и тянуть бечеву, пока перевозчики отобедают и отдохнут. Молодцы солдаты, перекусив хлеба, тотчас последовали за мною; втроем потянули, и шаг за шагом все подвигались вперед. Я тянул за бечеву до вечерней зари. Крепко устал, а перевозчики собирались прикрепить бечеву к берегу и поужинать. Кормчий божился, что вечером опасно выбираться в море по извилистым рукавам реки, что с утреннею зарею в час времени выплывем из Селенги, а там натянем парус. Для меня вечер казался светлым, луна и первой четверти довольно светила; но я был с ушибленной ногою, попутчики-солдаты были утомлены, несведущи с плаванием, незнакомы с местом – мы должны были покориться воле кормчего. Я завернулся в шинель, лег на палубе, слышал, как попутчик о тарантасе расспрашивал обо мне моих проводников, и скоро уснул.

Когда я на другое утро проснулся, то уже не видел берегов Селенги; мы были на открытом озере, парус был натянут, но ветер слабел с каждою минутою, наконец парус повис; жестяной вымпел на мачте скрипел, ворочаясь направо и налево, остановился, и мы стали в двадцати верстах от устья реки. Можно себе представить мою досаду; упреки были напрасны; рыбаки разлеглись на палубе и сказали спокойно: не сегодня, так завтра доплывем.

Я имел досуг разглядеть Байкал, или Святое море, во всех направлениях и во всех видоизменениях: берега его высокие и волнистые тянуться грядами, то скалисты, кремнисты, то покрыты зеленью, где лесом, где травою, где песком и глиною. Повсюду кругом видно вулканическое образование, и можно смело согласиться с естествоиспытателями, утверждающими, что Селенга, Байкал, Ангара составляли прежде одну реку. В некоторых местах озера не могли измерить дна; там, где Ангара вытекает из Байкала, стоят два огромнейших камня по самой средине, которые служат как бы шлюзами; возле камней, к стороне Байкала, дно неизмеримо: тут явный след, вулканического действия, а к стороне речной, к Ангаре, дно не глубоко. Берега озера украшены одною только природою, нет нигде следов труда человеческого. Посольского монастыря башня, станция почтовая и несколько хижин напоминали обитаемость этой страны.

Поврежденную ногу примачивал я холодною водою; просил рыбаков накормить моих проводников за плату (у них был семидневный запас, иначе не пускаются на переправу через Байкал). Я вытащил из корзинки кусок хлеба, когда попутчик мой, сидевший все в тарантасе, как в вольтеровых креслах, пригласил меня разделить с ним суп из курицы и кашу, «Не прикажете ли водочки?» – «Если у вас есть запас недели на две, то охотно соглашаюсь, а если у вас меньше того, то легко могу обойтись без водки, от коей уже с лишком семь лет отказался поневоле». Я хорошо сделал, потому что у хлебосольного попутчика была только одна бутылка водки. Мы скоро познакомились. А. П. Злобин находился тогда по особым поручениям при генерал-губернаторе, был до того начальником солеваренных заводов в области Якутской, а после главным начальником рудников.

На третий день поднялась буря. Баркас наш на якоре качался с канатом, как люлька. С боку баркаса к длинным веревкам были привязаны четыре осетра, гостинец Злобина своим иркутским приятелям; осетры беспрестанно подымались из воды и ныряли, но освободится не могли. Нас качало днем и ночью; глаза мои раскраснелись от первых ясных дней на море, от отражения солнца на воде, от ветра; только отрывки читал я Goethe, эта книжка была в моем кармане. От качания мне делалось дурно, и большею частью лежал я днем на палубе, а ночью в низкой каюте, куда влезал ползком. Чем больше было мое нетерпение, тем неодолимее становились препятствия; после двухдневной бури беспрестанно дул противный ветер. Уже шесть дней качались на одном месте; съестные запасы истощались; через сутки пришлось бы воротиться в Чертовку по рукавам Селенги и опять терять время. В осьмой день собрали крошки сухарей, Злобин хотел пожертвовать осетром, я отговорил – у рыбаков опытных и запасливых было еще хлеба и водки на несколько дней. Они уверяли, что иногда случалось ждать попутного ветра до двух недель. Часто сходятся крайности; так столкнулись остальной черствый хлеб моего щедрого попутчика, разделившего со мною все, что у него было съестного, с моей бутылкою Шуйского вина, данного мне на дорогу от Е. И. Трубецкой. Это чудное вино из погреба знаменитого гастронома графа Лаваля хотел я беречь для жены моей в случае болезни, а пришлось его пить на Байкале. Оно подкрепило моего попутчика; у рыбаков и проводников хватило еще на раз сухарей и водки, и решено было в полдень воротиться в Чертовку. Вдруг железный вымпел завизжал и начал вертеться вокруг; рыбаки засмотрелись и определили, что будет или штиль, или подует ветер попутный. «Подыми мачту! Прикрепи парус!» – ветер попутный. Злобин сошел со своего седалища, сам держал конец паруса, прибавили еще. Другой ветер становился порывистее, и мы не плыли, а летели. Чрез несколько часов пристали мы к берегу близ почтовой станции…»

Таким образом, работы декабристов, посвященные славному сибирскому озеру, в значительной степени расширяли представления современников о Байкале, уточняли и конкретизировали имеющиеся в литературе сведения.

Остались вопросы? Свяжитесь с нами

Заполните все обязательные поля!
Нажимая “Отправить” Вы соглашаетесь с Политикой обработки персональных данных